И здесь за время его отсутствия не произошло ничего утешительного. Студент и его подружка обвели Райана вокруг пальца, как какого-нибудь зелёного новичка. И уж Каун нашёл, как отреагировать на это. Хорошо, что стены мобильного домика имели звукоизоляцию.
От учёных тоже не было никаких новостей. Правда, писатель наконец снова объявился и попросил выслушать его новые соображения. Как он выразился, выслушать ход его мыслей под давлением логики.
Наверняка опять что-нибудь пораженческое. В главной редакции N.E.W. недаром говорили, что немцы – мастера международного класса в изобретении сомнений и возражений всех видов. Надо послушать. Джон Каун угрюмо кивнул писателю и откинулся на спинку кресла.
Эйзенхардт сразу заметил, что медиамагнат не в духе, и спросил себя, удачный ли момент он выбрал для того, что собирался ему сказать. Но отступать было уже поздно, а в запасе тоже не было ничего другого. Он начал потеть, несмотря на кондиционер, включённый на полную мощность.
– Это видео, – начал он со всей возможной твёрдостью, – вы не сможете показать по телевидению, это абсолютно однозначно – по крайней мере, в ближайшие три года.
Каун зарычал хищным зверем, сцепив на животе руки, словно когтистые лапы:
– Я уже говорил вам однажды, что не желаю слушать соображения такого рода.
– Неважно, нравится вам это или нет, мистер Каун, – продолжал Эйзенхардт с решимостью, которой сам в себе удивлялся. – Логика рассуждений неопровержима, и вы должны это выслушать, чтобы знать её. В конце концов, вы за это мне платите.
Глаза магната на мгновение сверкнули по-тигриному, но потом уголки губ дрогнули:
– Хорошо, – согласился он. – Это аргумент. Говорите.
– Допустим, вы найдёте видео и камеру, и тогда покажете их по телевизору. Наверняка вы сделаете это в рамках разрекламированного на весь мир специального сообщения, ведь так?
– Можете не сомневаться.
– И наверняка не один раз, а многократно.
– Разумеется. Столько раз, сколько понадобится, чтобы обеспечить максимальную аудиторию.
– Но это значит, что через три года это видео станет, так сказать, общеизвестным достоянием. Любой мало-мальски образованный человек в этом мире будет хотя бы наслышан об этом видео, но наверняка также и увидит его хотя бы раз.
– Это наша цель, совершенно верно.
Эйзенхардт сделал паузу, чтобы посмотреть, не додумается ли Каун до самостоятельного вывода. Но мультимиллионер продолжал смотреть на него вопросительно, и тогда писатель довёл мысль до конца:
– Тогда какой же молодой человек, на ваш взгляд, – с нажимом спросил он, – решит: Отправлюсь-ка я в прошлое, пожертвую своей жизнью, чтобы снять видеофильм, который вот уже три года крутят по телевизору?
Он испытал своеобразное удовлетворение, глядя, как работает мысль Кауна, как до него постепенно доходит, и как американский делец наконец свечкой выпрямляется в своём кресле.
– Будь я проклят! – вскричал он. – Вы правы. Если показать видео до того, как состоится путешествие в прошлое, то отпадёт всякая мотивация для этого!
– Точно. И тогда путешествие во времени не состоится. Но тогда не будет и видео, которое вы смогли бы показать по телевидению.
– Прекратите! – поднял руки Каун. – У меня сейчас треснет голова! Что это значит?
– Это значит, вы не покажете его по телевизору до того, как путешественник стартует.
– Но если я его найду и всё-таки покажу?
– Вы его не покажете, какова бы ни была для этого причина. Этого не произойдёт. Возможно, потому, что вы его всё же не найдёте. Я знаю, вы не хотите этого слышать. А может быть, вы его и найдёте, но продержите под замком три года. Или дольше. В любом случае путешественник должен стартовать в мире, где никому не известна эта видеозапись, которую он сделает, – или уже сделал.
Каун опять весь опал, глубоко задумавшись. Эйзенхардт терпеливо ждал. В любом случае магнат не взорвался, чего он боялся. Напротив, чем дольше он размышлял, тем веселее казался с виду.
– Но ведь это могло бы означать, – сказал он наконец, – что мне удастся найти видео и продать его католической церкви. И что она будет держать его под замком до скончания времён. Ведь так?
Эйзенхардт насторожился. До такого варианта он не додумался. Осмыслив его, он кивнул:
– Да. Это тоже могло бы служить объяснением.
Каун расплылся в улыбке. Казалось, ещё немного – и он рассмеётся.
– Знаете, что это значит? Что вы тем самым только что доказали?
– Я только что доказал?.. – неуверенно повторил Эйзенхардт. Кажется, Каун открыл в этом деле аспект, который от писателя ускользнул. Какая досада.
– Если церковь приобретёт это видео, – с наслаждением объяснил промышленник, – и затем будет держать под замком, то это означает, что там есть что скрывать. Например, на видеозаписи будет нечто такое, что поставит под вопрос всё учение церкви – правильно?
Эйзенхардт озадаченно кивнул. Не так уж и глупо. Он вдруг заметил, что какая-то часть его сознания всё время старается найти основания для того, чтобы взглянуть на американца сверху вниз. Примерно по такому принципу: окей, он мультимиллионер, но это значит только то, что он туполобый, корыстолюбивый хищник, чьё мировоззрение ограничивается четырьмя арифметическими действиями и начислением процентов. Я же, напротив, интеллектуал, человек духовный, а ведь всё дело именно в этом. И вдруг обнаружить, что Джон Каун фактически чёрт знает как башковит, находчив и изобретателен!.. Это раздражало Эйзенхардта. Ведь тогда получалось, что Каун достоин своих миллионов.